"Однажды, когда мы хорошенько выпили с немецкими ветеранами, они признались мне в главном"

К истории о мальчике из Уренгоя, от чьих слов о «невинных фрицах» сошли с ума все наши СМИ.
Мой отец, воевавший в брянских лесах, рассказывал, как бойцы его партизанского отряда еще в 1942-м, то есть задолго до победы, изловили фрица – и после всех допросов стали учить его русскому мату. И когда у него стало это слегка получаться с комическим для наших ух акцентом – вся ненависть к нему куда-то делась. Его воспринимали как какого-то потешного Петрушку, какое-то веселье, редкое среди тяжких партизанских будней.
И когда моему отцу приказали расстрелять его как лишний, уже ни для чего не нужный рот, с моим отцом, которому было тогда всего 21 год, стряслась истерика. Но приказ он выполнил.
Страшная вещь – эта война…
Но вот какие дальше парадоксы. Отец, ушедший со студенческой скамьи добровольцем на войну, не был вовсе каким-то хлюпиком. Он прошел краткий курс в знаменитом Подольском училище – а затем весь его полк попал в окружение и полег на поле боя. Вместе с еще тремя выжившими пацанами, оглушенными страшным побоищем, он неделю блукал по лесам и деревням, надеясь выйти к нашим…
Немцы же в начале войны, браво наступая, были настроены весьма благодушно. И однажды эти четверо голодных парней в одной деревне столкнулись нос к носу с немецкой полевой кухней – и завоеватели широким жестом позвали их к своему столу. Но наши парни, не раздумывая ни секунды, дали стрекоча в строну леса – под немецкий хохот им в спину. И в итоге все же добрались до партизан…
Так вот, уже в довольно зрелом возрасте я вдруг осознал, что руки моего отца по локоть в крови врагов – чему свидетельство два его боевых ордена и куча медалей. Абстрактно я, конечно, понимал и раньше, что раз он воевал, то и убивал. Но убивал-то он, кромсал живых людей из-за лесного угла – физически, конкретно, неабстрактно!
Да, на войне все убивают – другое не увязывалось у меня в голове. Мой папа с детства был для меня самым добрым на свете человеком, в любви которого я купался как в теплых солнечных лучах. Моей строгой мамы я побаивался, но папа – это же какой-то гений чистой доброты! Причем этот детский блик отобразился уже в моей студенческой юности, когда все традиционно конфликтуют с родителями, в зеркалах моих дружков. Как-то мы с ними у меня дома предавались радостям хмельной пирушки при моем отце, когда мама была в отлучке – и вдруг отец заходит в мою комнату:
– Ребята, мама позвонила, сейчас возвращается.
Когда он вышел, у одного из приятелей слетело с языка:
– Лучше б еще три отца приехало!..
И вот он – убивал? Исподтишка, из-за угла вспарывая очередями из ППШ брюхи тем, кто позвал его на свой фашистский огонек?
Нет, морального сомнения в его правоте у меня не было и тени: они – виновные и невинные – пришли на нашу землю не кашеварить, а завоевывать и порабощать нас. Значит – повинны все без исключения.
Но как возможен такой психологический парадокс: мой отец лично угробил уйму врагов – но это никак не отразилось на его лице, в его характере! Словно убивал кто-то один, а потом жил-поживал, пленяя своей добротой и моих друзей, и еще большее число своих – кто-то другой.
Но это был один и тот же человек!
Кстати говоря – и отъявленный сталинист.
Ну, и теперь на тему современности.
Сейчас раздулся вдруг такой вопрос: нам надо ненавидеть немцев за их прошлое нашествие – или простить их, или даже покаяться перед ними за нашу излишнюю жестокость? Вроде той, о которой когда-то рассказал мне мой отец.
Если бы ему кто-то сказал модную ныне фразу: «Не победили б немцев – пили бы сейчас баварское», – он бы даже не разгневался, просто пришел бы в недоумение. Он победил – и пил это баварское в стране былых врагов, причем за их же счет.
В 70-е прошлого века он в составе какой-то делегации впервые съездил в ФРГ. И я хорошо помню, с каким прекрасным настроением вернулся. Ему очень хотелось встретиться с кем-то из тех, с кем раньше он лежал по разные стороны окопа, посмотреть в глаза бывшему врагу.
И он встретился, от души пообщался за баварским с прошлыми бойцами вермахта – которым великодушно разрешил заплатить за его пиво.
Я, говорит, ощутил в них что-то страшно близкое, незабываемая память юности. Двадцать пять лет назад мы смотрели друг на друга через прицел винтовки, а тут сидим за одним столом, даем друг другу прикурить, вальяжно разговариваем (он в школе и в институте учил немецкий). Но с одной разницей: они со мной говорят как с победителем, а я с ними – как с побежденными. У них больше шмоток и сортов пива, но нет одного, что гасит все их достижения: чувства победы на душе. А у меня – есть. Когда мы с ними уже выпили прилично, эти дети Бетховена и Гете сознались: все б отдали за это главное на свете чувство.
– Пап, – спросил я тогда, – а они не захотят еще поквитаться с нами?
– Исключено. У них глаза потухли. А для войны нужен блеск в глазах.
И я тут целиком на стороне моего покойного отца, с которым, кстати, спорил в свое время долгими часами, аж до посинения – о Сталине, политике и прочих «судьбах».
Но он прав навеки – даже в переводе на текущий подворотенный язык: «Понты дороже денег!» Ибо как только растеряешь эти самые понты – пойдешь по наклонной в услужение захватчикам, которыми для нас сегодня стали наши оффшорные дельцы и олигархи…
Не надо немцев ненавидеть. Тем более не надо перед ними извиняться, тем более заискивать. Мой отец с его великой колокольни победителя простил их великодушно – чем и закрыл вопрос.
Мы – дети победителей, а они – дети побежденных. Это их карма, пусть и живут с ней и под ней.
Но если мы в наших политических дебатах, где хороши все средства, вплоть до спекуляций на наших кровных победах, порвем в клочья нашу главную карму – то набег на нас врагов, таящих их реванш в душе, нам обеспечен.
И памятуя прошлое, они уже не позовут широким жестом нас к их полевым кухням. Но заблестев вновь глазами, вспыхнувшими по факту нашего национального упадка, будут истреблять нас с их немецкой пунктуальностью до последней капли нашей крови.
Источник: publizist.ru

Источник